Татьяна Безрученко, Италия

«Возлюбленные, будем любить друг друга, потому что Любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь./…/ Если так возлюбил нас Бог, то и мы должны любить друг друга.»

Послание апостола Иоанна (4,7-12)

Тяжело объяснить словами чувства, живущие во мне, когда идет дождь. Они настолько многолики, что я теряюсь в своих эмоциях.

***

Шел дождь, и мы стояли у крыльца своих подъездов, первого и второго, разделяемые бурными потоками воды, мутными от смешавшегося с водой чернозема. Мы — это я и моя тезка — неразлейвода-подружка. Нам было на двоих девять лет, то есть по четыре с половиной на душу, не считая месяца разницы. Дождевое обмундирование было в полном комплекте: яркие резиновые сапоги, яркие шуршащие плащики и зонты. Было одиноко и слегка тоскливо стоять каждой у своего подъезда, не решаясь ступить в бурлящую, несущуюся потоком воду. Моя память умалчивает, как мы договорились о «встрече на нейтральной территории», но в душе живет ощущение первого небывалого, почти сказочного приключения и борьбы со стихией, радостное и почти триумфальное. А ведь мы были всего лишь двумя яркими солнышками-зонтиками, бродившими по лужам и наверняка нам за это влетело от родителей.

***

Шел дождь, а мы ныряли в теплую июньскую воду Азовского моря, и наш безудержный смех поднимался над морской гладью и растворялся где-то в дожде, вихрем устремляясь к солнцу. Мы – я и мои школьные подружки; и всего неделя прошла после выпускного вечера. На берегу нас ждали вернувшиеся из армии мальчишки-друзья – соседи одной из нас. Мы возвращались беззонтиковой промокшей гурьбой, и ни один из самых неистовых раскатов грома не мог сравниться с раскатами нашего смеха! Прилипшие к телу ситцевые платья и струйки воды, текущие по лицу, и ощущение полета и нескончаемой радости, которые разрывали грудь смехом, босые ноги в потоках дождевой воды, и кажется, что не было дня, более наполненного солнцем, чем этот июньский ливень (несмотря на косые взгляды прохожих и взбучку от родителей).

***

Шел дождь, и мы лежали на чердаке родительской дачи, прижавшись к друг другу, слушая монотонный шелест осеннего дождя. Мы — это я и моя первая любовь. Юные и непорочные, готовые дарить себя без остатка, смущенные неопытностью и от того слегка сконфуженные. Мы были двумя потерянными во вселенной странниками, согревающими друг друга теплом своих тел в этом таинственном и неизведанном полете. Размеренные удары капель по стеклу телеграфировали нам об отсутствии связи с внешним миром, и от этого было чуть-чуть тревожно и одиноко и вместе с тем необыкновенно щекотно внутри из-за своего смелого и абсолютно нового желания раствориться в другом человеке. И мне казалось, что я излучаю свет, неяркий, рассеянный, как робкое пламя свечи, но такой вечный, который не может быть погашен ни одним, даже самый сильным ветром.

***

Шел дождь, и мы шагали по лужам, весело болтая, заслонившись от холодных капель двумя красными зонтами. Мы – это я и моя дочь-второклассница. Школу я выбрала в двадцати минутах ходьбы от дома (далекую, по местным меркам) и очень неудобную с точки зрения обслуживания общественным транспортом. Я это сделала преднамеренно, чтобы иметь (при любой погоде) эти «два по двадцать» минут общения на свежем воздухе с моим самым любимым гномиком. Вот она скачет почти вприпрыжку рядом со мной, идущей, по своему обыкновению, очень быстро, в своей необыкновенной красно-желтой шапочке цветочком, белой куртке и ярко-оранжево-фиолетовым рюкзачком. Болтает-стрекочет о своих школьных делах-новостях, а я, даже если иногда и не вникаю очень во все перипетии «а она мне сказала», чувствую себя огромным сверх могучим добряком-великаном и почти волшебником, сердце которого переполнено нежностью и Любовью, и неудержимой готовностью подарить весь мир этому родному человечку. И, несмотря на холодный ветер, я чувствую в себе какой-то радостный свет, дарящий тепло и согревающий в любое ненастье.

***

Шел дождь, и мы сидели, растворившись в безликом, слегка пропахшем резиной эскалаторов гуле аэропорта, наблюдая за гигантскими струями-слезами, текущим по щекам аэропортовских нескончаемых стекол. Мы – это я и моя четырнадцатилетняя дочь-подросток, за день до этого узнавшие о смерти нашего самого любимого в мире деда-отца. Казалось, что сердце устало биться и теперь будет наполняться только этой безликой монотонной серостью, и больше никогда не будет ни сил, ни желания улыбнуться. Слайды событий предыдущего дня с невероятной точностью всплывали на фоне заплаканных окон.

Утренний звонок: «Папа в больнице, совсем плохо с сердцем».

Потом необыкновенная удача — дозвонилась: «Доця, извини, я не смогу приехать к тебе на венчание, сердце прихватило. Пусть мама едет одна. Ты не переживай, у меня все в порядке, у тебя много дел, не переживай, делай свои дела. А меня извини. Видишь, не получилось у меня.».

Фотография пятилетней давности рядом с компьютером: папка нарядный, в светлом костюме, при галстуке счастливо улыбается, откинувшись на стуле за свадебным столом, обняв маму и нашего свидетеля.

Необыкновенно отзывчивые люди в чужой, но уже ставшей такой родной стране, помогающие с организацией покупки билетов и утрясанием формальностей. Разговор с лечащим врачом, после которого не остается даже лучика надежды. Злость на расстояния, которые нельзя преодолеть по своему желанию в долю секунды, и чувство тупого бессилия, стопудовыми цепями сковывающее сознание, вбивающее в мозг раскаленным гвоздем мысль: «Червяк ты, ничтожный червяк, ничего изменить не можешь, бактерия ты, мечущаяся на ограниченной поверхности».

В животе холодно и пусто, сердце иногда забьется, затрепещет, как птица в агонии, а потом опять никаких чувств. Смотрю на фото, набираю мамин мобильный: « Папулька спит, пульс 17, только буйный стал: кислородную маску срывает, от капельниц освободиться хочет, говорит: «Мешает», а еще говорит, что любит очень. Ой, проснулся! Поговоришь?!».

Папкин голос абсолютно нормальный, осознанный, даже слова не растягивает, только немного шепелявит, как всегда, когда не наденет свою «челюсть»: « Доця, прости, делай свои дела, доця, не переживай!»; хочется орать, но я говорю своей обычной скороговоркой, пытаясь сделать голос максимально расслабленным: « Папка, ты не буянь, ты лечись, папуль, врачей и маму слушай, а я уже купила билеты, и завтра в обед мы будем у тебя!», а он опять заладил: « Не надо, не переживай, у вас много дел, Аленка учится; простите.». « Папуль, билеты уже у меня на руках, мы приедем, и завтра ты сможешь обнять свою любимую внучку, твою Аленушку!». Шорох и трубка в руках у мамы: « Врач пришел на папу посмотреть. Что вы говорите, доктор? Доктор! Доктор! Что с ним?! Он задыхается, доктор!….Меня выставили за дверь и сказали ждать здесь. Ой, телефон почти разрядился. Что мне делать?!».

Мои мысли четкие и упорядоченные, как строй солдат на параде, и в голосе нет эмоций, только спокойствие: «Отключи мобильный. Как только откроется дверь, набери меня.».

Она сняла трубку почти сразу, как-будто бы ждала моего звонка, хотя я звоню ей редко, но от этого мы не стали менее близкими подругами: « Это я, папа умирает в больнице, мама там одна, у нее мобильный почти разряжен, ты бы …», — она меня перебила: «Я поняла, уже мою руки и выезжаю, в какой больнице?».

Смотрю на папкино улыбающееся лицо и взрываюсь рыданиями, и, как малое дитя, захлебываясь от несправедливости, причитаю: « Папка! Папка!». Через пару минут позвонит мама, чтобы рассеянным голосом произнести: «Все!».

А дождь все льет, серый и нескончаемый, превращая душу в размокшую тряпичную куклу, помогая своим размеренным шумом воды выполнять на автопилоте нужные действия: контроль, посадка, инструктаж, взлет. Серые, разбухшие от воды облака. Закрываю глаза и чувствую себя маленьким потерявшимся щенком, у которого тоскливо щемит сердце и глаза-пуговки на мокром месте. «Деда, смотри, красота какая! Это Альпы! Видишь, здесь снег всегда лежит и всегда солнце! Тебе нравится, деда?!» — Дочка повернула к иллюминатору фотографию улыбающегося дедули в направлении неописуемой картины: внизу серо-белое клубящееся море облаков, островками в котором возвышаются только острые верхушки заснеженных, ослепительно сияющих гор на фоне нестерпимо-голубого неба.

Фотографию, которая стояла у моего компьютера, дочь отсканировала и вырезала только дедово лицо, вставила в маленькую, помещающуюся в кулачке жестяную с забавными мишками-сердечками рамочку, полученную в подарок в китайском ресторанчике. Я смотрела в иллюминатор и улыбалась, слепящее солнце, отражающееся в снежных вершинах, как лазер хирурга, штопало мою душу, сердце и казавшийся больным мозг.

Мне казалось, я видела, как этот свет искал какую-то дальнюю точку-искорку моего сознания, и вот она вспыхнула отражением этого ослепительного света и стала расти, как пламя, наполняя всю меня радостью и легкостью, и каким-то новым знанием: «Не существует расстояний, не существует потерь. Любимые никогда не покидают нас, и расстояния – это иллюзия, всего лишь небольшое испытание для неокрепшего сознания. Любимые люди — это ведь не телеса, которые, как плоды на дереве, проходят процесс развития от зарождения в почке и до созревания, а иногда и до полного усыхания, а то тепло, нежность, ласка и забота — одним словом Любовь, что они нам дарят (подарили). Просто так!»

Я притянула дочку к себе, вдохнула полной грудью запах ее волос, потом заглянула в огромные, немного удивленные, серо-голубые глаза, улыбнулась отцу на фотографии, зажатому в ладошке у «дедовой любимки», и почувствовала, как у меня выросли крылья от сознания, что я всегда смогу быть там, где я нужна и куда я хочу попасть, и в тот самый нужный и важный момент! И было какое-то растерянное удивление, как я этого не понимала раньше. Видела, знала, но не понимала, не чувствовала.

Ведь еще вчера, стоя на терраске, я разрыдалась оттого, что не приедет наш деда посмотреть на такой замечательный закат нежно-фиолетового цвета на фоне сочно-зеленого луга с брызгами красных цветущих маковых полос. А все почему?! Да потому что не знала, что теперь он сможет видеть мир моими глазами, вдыхать ароматы и наслаждаться ими, когда это делаю я! И всегда-всегда будет рядом. Мне только нужно подумать о нем!

Я чувствовала себя первоклашкой, весело перепрыгивающей через лужи, ясным весенним днем, почти оглохшей от веселого щебетания птиц, радостно поющей: « Я все поняла! Я все поняла!»

Мы вышли в маленьком региональном почти пустом аэропорту. Дождь лил и здесь, несмотря на расстояния. На душе было светло и слегка торжественно, и плакать совсем не хотелось! (Ну разве совсем чуть-чуть, как выросшему ребенку, которому приходится дарить своего любимого мишку другому малышу, от невозможности прижать этого мишку к своей груди тогда, когда этого захочется в следующий раз.)

Друг моего брата (а значит, и мой друг), просто хороший человек и охохлившийся грузин по национальности встречал нас, поеживаясь и как-то виновато-сочувственно отводя глаза. Я радостно улыбалась: «Зурабчик, Господи, мы же сто лет не виделись! Как я по тебе соскучилась, а ты совсем не изменился! Спасибо, что приехал!».

Я видела, что Зураб не ожидал увидеть меня незареванной, а тем более улыбающейся, поэтому он как-то на минуту напрягся, а потом расплылся в ответной искренней улыбке: «Ну что ты такое говоришь, как я мог не приехат, Танья. Ах, какая Альенка уже взрослая! Такая красавица!». В душе пульсировала радость встречи: «А ты уже стал настоящим хохлом и говоришь почти без акцента! Знаешь, как я тебя сейчас понимаю!» Улыбаемся и выходим под проливной дождь.

В машине меня прорвало: «Вот скажи мне, Зурабчик, как назвать то, что я дважды смогла поговорить с отцом в то время, когда у него был пульс 17 ударов в минуту? А еще скажи, как назвать то, что отец дважды вышел из комы и именно в те моменты, когда я звонила?! Ты знаешь, я чувствую себя счастливой от сознания того, что я была последней, кто с ним говорил! Абсолютно счастливой! А еще знаешь, я успела сказать ему как я его люблю, еще полтора года назад, написав родителям письмо, где вспоминала, какими я их видела в детстве, и какими я их помню! Ведь, вырастая, мы иногда забываем говорить наше «люблю», все кажется слишком очевидным. Или наоборот, все кажется слишком будничным, привычным и воспринимается как должное, а значит, и благодарить не стоит. И слово нежное, очень яркое и многогранное, затирается и носит почти формально-официальный характер.

Мама говорила, что отец часто перечитывал письмо и плакал (вернее, когда намокали глаза, уходил и долго сморкался в ванной). А мысль о том, что я успела сказать, что мы обязательно к нему приедем и он сможет обнять свою любимую внучку Аленку, меня просто в трепет приводит! А все потому , что знаю, как он ее любил, как тяжело ему далось расставание с ней. Он мне даже говорил, чтоб я сама, без дочери в Италию ехала, а внучку им оставила, потому что: «Наше солнышко как же там в чужой-то стране будет?! Кто это солнышко там так любить будет?!».

А потом, когда мы почти два года не приезжали, как-то позвонили ему в первых числах сентября, а он: «Я в школу Аленушкину ходил на первое сентября, смотрел линейку, девочки в форме, взрослые такие, но с бантиками, ну думаю, и Аленушка моя где-то там в школу идет», — и срывается голос у него от нахлынувших чувств: «Вы там себя берегите, любите друг друга».

Вспоминаю все это, и бальзамом лечит душу последняя фраза с которой отец ушел в Вечность: «Завтра сможешь обнять свою Аленушку». И фраза эта нужна была мне как воздух, и я наконец понимаю всю глубину трагедии тех людей, кто не смог сказать своих последних слов Любимым. Я просто кожей чувствую холод этой черной бездны недосказанности. И я, маленький светлячок, что могу сделать и как помочь тем, кто думает, что слова, живущие в их душах, никогда не попадут по адресу, и судьба невысказанных, запоздавших слов любви — скитаться бессмысленно на поверхности этого мира и своей неприкаянной ненужностью холодить сознание одиночеством и тоской?!

Как я смогу донести, что никогда не поздно сказать свое «Люблю», даже тем, кого уже нет рядом! А то понимание утраты и нерастраченность, невысказанность может (должна) переродиться в добрые дела и слова к живущим, которые тоже могут уйти так же неожиданно. И даже не потому, что могут уйти, а потому, что они это могут принять здесь и сейчас, а мы можем успеть дать, излить, проявить. Просто так! Потому что хочется! Нам хочется!».

Я вышла из машины, дождь моросил мелким пшеном. В квартире было полутемно, сыро и пусто, знакомые и родные люди сидели как-то обособленно, каждый сам по себе, не зная, о чем говорить, а может, просто стесняясь не соответствовать моменту разговорами. Мамы дома не было, вышла выбросить мусор. Я знаю, что это был лишь предлог выйти, чтобы не сидеть в этой тягостной обстановке. Я пошла маме навстречу, а она меня не узнала и только когда почти столкнулась со мной, воскликнула : «Ой, доченька, а я думаю, что за девушка такая красивая и элегантная мне улыбается!».

Она обняла меня и расплакалась, содрогаясь всем телом и горько всхлипывая. Так мы и стояли под моросящим дождем обнявшись, до тех пор, пока мама не подняла на меня глаза: « Пойдем домой, ведь промокнешь».

Накрыли стол для ужина, сели. Собрались близкие люди, которые в течение жизни умудрились стать далекими, и далекие, которые смогли стать близкими. Было приятно осознавать, что мой отец смог собрать и тех, и других, так как в его жизни не было людей, которые бы к нему плохо относились или не уважали.

За окном бушевала апрельская гроза, больше похожая на всемирный потоп. А мы сидели в небольшой кухоньке пятиэтажной хрущевки, пили чай, болтали, и не было места на земле уютнее и теплее, чем эта кухонька, где, посербывая, любил пить свой чай наш деда. Мы – это я, моя дочь и девятнадцатилетний племянник. И нет пустоты или утраты в сердце: дедуля всегда ложился спать раньше нас, полуночников, а мы, пользуясь случаем, как шкодливые мыши, пока кот спит, спорили, кому же пить из самой большой любимой дедовой чашки.

А утро следующего дня было необыкновенно ясным: голубое небо, щебетание птиц и аромат весны. О прошедшем ливне напоминали лишь подсыхающие лужи.

В 9 утра привезли отца. У нас есть время до двух часов дня, чтобы посмотреть на его тело, вспомнить-запомнить какие-то черты, а может быть, и открыть для себя что-то новое.

В квартиру заходили люди — соседи, друзья: мои, брата, отца, моей дочери, коллеги папины и мамины, родители одноклассников и родственники. Я смотрела на них, и сердце сжималось от чувства радости и благодарности: сколько замечательных людей знал мой отец, сколько замечательных людей знаю я! Это же мир, целый мир, который выстроился, завертелся, завихрился вокруг этого человека, с которым сейчас все прощаются, но ведь он же будет жить в памяти каждого, кто его знал!

Я научилась жить вдалеке от родителей и общаться с ними раз-два в неделю по телефону, а вот теперь чувствую, что мне будет не хватать прикосновения к отцовским рукам, возможности обнять его. Я положила свои руки поверх его больших и таких мною любимых и постаралась запомнить – нет, не запомнить, насладиться прикосновением папкиных рук.

Меня очень тронули слова, которые произнес священник (и ничего, что я их слышала много раз. Сейчас я их услышала абсолютно по-новому): «Мы все из праха пришли и в прах вернемся, а душа, которую Господь вдыхает в нас, возносится к Единородному Отцу своему».

Было бы неуместно, если бы я рассмеялась от радости в этот момент. Но я вспомнила как мы летели над Альпами, как я смотрела на тот нежно-фиолетовый закат у себя на терраске. Ведь мы теперь стали еще ближе, чем раньше, ведь для Любящих и Любимых не существует преград и расстояний!

Всего лишь две ночи назад, говорю себе я, собрав чемодан в безрадостную дорогу, ты скрючившись лежала у себя в кровати, как побитая собака, поливая подушку слезами и просила Бога, хоть на минутку заснуть, чтобы забыться. Ты помнишь, что вспоминала какие-то кажущиеся неважными мелочи из ваших дочерне-отцовских отношений? Как ты восемнадцатилетней вот так же проводила бессонную ночь, никому ничего не говоря, скрючившись на диване, мучаясь от гастрита. Он пришел под утро, спросил: «Тебе плохо?», — и положил свою большую теплую руку тебе на живот. И ты заснула. И боль ушла. Боли не было. Была Любовь.

А ведь признайся, что две ночи назад ты почувствовала теплоту его руки и заснула. Ведь так?! Признавайся! Сердце прыгало как мячик: «Так! Так!»

Я обнаружила, что если сесть по правую сторону, куда была повернута голова отца, то возникало ощущение, что отец улыбается. Так, как он делал в те редкие дни, когда мы собирались все вместе и он довольно щурился-жмурился и довольно улыбался! Я сказала об этом вслух. «Точно!», — и дочка перебралась ко мне, положила свои руки поверх моих, лежавших на руках отца. Я внутренне улыбнулась: я знаю, что дочь обожала ходить с дедом за руку и слушать его истории, и теперь так же, как и я впитывает в себя ощущение этой родной руки.

Вот именно в этих вещах ты должен был приехать ко мне на венчание, папка. За два дня до твоей смерти мы собирали с тобой вместе чемодан (по телефону, конечно). Слова, сказанные мною в тот день, вернулись, обретя новый смысл, и ударили в голову, как крепленое вино. На твое замечание, папка, что тебе все равно, во что одеваться и что пусть мама тебе чемодан собирает, я тебя попросила: «Папуль, мне хотелось бы, чтобы ты собирался сознательно, так, как-будто ты один ко мне едешь. У тебя в паспорте стоит твоя личная виза, и у тебя есть твой личный именной билет. Каждый должен собираться в дорогу сам.».

Мы с тобой долго обо всем говорили, о мелочах каких-то, но так приятно было на душе, как-будто мы сделали вместе какую-то важную работу, наобщались и очень тепло расстались. До скорой встречи.

А вот теперь в голове пульсирует: «Личная виза, личный билет, в дорогу каждый собирается сам!». Автобус-катафалк везет нас мимо тротуара, по которому ты часто ходил за руку и со мной, и с моей дочкой и где в последнее время гулял сам. Я смотрю в окно и вижу твою фигуру, которая с наслаждением вдыхает запах цветущих деревьев: «Красота какая вокруг!». И я, вторя тебе, смотрю на голубое-голубое небо, на абрикосовые деревья в цвету и море тюльпанов в каждом палисадничке. Есть такой короткий период в нашем индустриальном городе, когда он превращается в нежную, немного провинциальную невесту, благоухающую нежным абрикосовым ароматом, наивно держащую охапку самых разнообразных по виду, цвету и запаху тюльпанов. Как здОрово, что ты выбрал именно это прекрасное время!

А знаешь, папка, что удивило меня больше всего в тот день? Земля на кладбище. После такого ливня грязь должна была быть не меньше чем по уши, ан нет. Было сухо, вроде и не было вовсе дождя! И земля была рассыпчатая и уже теплая.

Земля! К слову! Я уже который год просила, да все никак не могла придумать, как доставить черенки смородины с нашей дачи на итальянскую мою терраску. И что? Ты и об этом позаботился! Вот сейчас вся веранда была в черенках! Ты для брата накопал, завезти ему собирался перед поездкой ко мне. А теперь и мне достанется. Будет-таки расти твоя смородина у меня! Ведь это были первые кусты, посаженные на даче. Мы там работали вместе: ты, мама и я. Так забавно получается: сначала из деревни от бабушки куст смородины привезли, чтобы посадить на даче, потом к брату и ко мне росточки поехали. Спасибо, папка!

Когда сидели в кафе, поминали, говорить совсем не хотелось, ели молча, только слышалось иногда: «Как вкусно приготовлено! На удивление вкусно!» Наверное, повар, который готовил, любит делать свое дело, душу в него вкладывает, от этого у него и получается вкусно. Ты тоже вкусно готовил, папка, просто, но с душой.

Помню, как мы прибежали после урока физкультуры, в пятницу, со Светкой Б., она так поразилась, когда ты нам винегрет, пюрешку и котлеты своего приготовления поставил, а сам ушел, чтоб не смущать и не мешать общаться. Это был твой выходной, потому что в воскресенье у тебя было дежурство. Ты был начальник, строгий и требовательный, уважаемый мужчинами- коллегами, подчиненными и обожаемый всеми дамами в коллективе. Вот и в кафе после того, как народ опомнился, что сказать что-то нужно было бы об усопшем, всех прорвало, а одна дама, председатель нашего жилищного кооператива, попросила не обижаться маму и призналась, что отец стихи ей читал. И не потому что бабник, а просто душевный человек! Смешно было.

Я задумалась: а ведь соседи тебя знали намного раньше, чем тебя узнала я, и у вас с ними была неизвестная мне жизнь, отношения, и в памяти у них ты останешься совсем не таким, как у меня. Человек один, а памятей о нем много, и все разные, как мозаика или калейдоскоп. « Замечательный человек, только ушел так рано!», — произносят все. С первым согласна, а вот «рано»… Где тот метр мерительный, который может сказать — рано или поздно, много или мало, хорошо или плохо. Я ведь не только люблю своего отца, я его еще и уважаю, поэтому должна уважать и его решение уйти.

Стало откровением такое простое замечание моей двоюродной сестры, которая задумчиво сидела в стороне: «Я вот думала, вспоминала, а ведь дядь Сережа слова ни о ком плохого не сказал в своей жизни. Чтобы ни происходило. Я ни разу не слышала, чтобы он о людях плохо говорил». А ведь верно! И я такого не помню! Еще один камешек в калейдоскоп!

Калейдоскоп закружился, меняя разноцветные стеклышки добрых слов, которые мне приходилось слышать с детства и до сих пор о моем отце.

Мой друг семнадцатилетний Сережка, выросший без отца, часто бывавший у нас дома, однажды после ужина, приготовленного отцом на скорую руку — жареная картошка, соленые огурчики да пара жаренных яиц, — с глубоким вздохом признался: «У тебя такой отец! Такой! Я бы себе тоже хотел такого! Знаешь, а я люблю дядь Сережу».

Моя соседка-подружка после каждой встречи с моим папой у меня дома все умилялась: «Вот смотрю на твоего папку и прям сердце сжимается! С первого взгляда видно, что человек он очень хороший. И детей очень любит».

Светик, подруга моя, как-то заметила: «Смотрю на твоего отца и своего вижу, прям слезы на глаза наворачиваются — до чего похожи».

Перебираю эти стеклышки воспоминаний, таких разных, таких похожих. Ведь никогда у меня не возникало ревности, что кто-то еще любит моего отца, а только чувство беспредельной радости наполняло сердце светом, что мне так несказанно повезло! А ведь отец никогда меня не выделял и ко всем относился ровно, с интересом, вниманием и добротой, стремлением разобраться и в то же время не навязывать грубо свою волю.

Теперь спрашиваю себя, почему же так притягивал он к себе детско-юношеское внимание (и не только). Может быть, именно этими качествами?! А еще наверняка своей искренностью. Именно теми качествами, которые может принять и оценить каждый ребенок.

Когда я впервые горячо влюбилась и, как следствие, пришла домой под утро, наплевав на все установленные в доме правила, я помню, мы спорили с отцом и что-то доказывали друг другу и даже перешли на повышенные тона. Тогда отец сказал: «Хватит! Я тебе запрещаю!». А я, не поверив своим ушам, сказала сразу каким-то осевшим голосом: «Пап, понимаешь, ведь я его люблю!», — и папка вмиг обмяк, притих и растерялся: «Ну, ты уже взрослая – решай сама», — и, смущенно покашливая, вышел из комнаты.

А потом появилась Аленка. Нет не сразу, конечно. Но когда она родилась, то я поняла, что для моего отца загорелась новая звездочка. Когда нас выписали из роддома, новоявленный дедуля глянул на внучку и отпрянул: « Кошэня ( котенок)! Ее же и в руки-то страшно брать!», — и они пошли с другим дедом «обмывать» внучку коньяком.

 

Мы увиделись только через месяц, когда внучка набрала килограмм веса: «Ну вот, это уже совсем другое дело! Вот это уже человек!» С тех пор присутствие деда в жизни моей дочери было постоянным: это он ее пеленал и кормил, ей он читал книги и рассказывал свои истории, играл с ней в шахматы и водил в школу. Иногда он называл ее доцей, а меня Аленушкой и это вызывало во мне не ревность, а лишь огромное чувство нежности и благодарности. И мне казалось, что его Любовь проходит через призму души моей дочери и достигает меня меня, увеличившись в геометрической прогрессии, и, преломляясь, рождает в моей душе радугу.

***

Шел дождь, и мы стояли на мраморных ступенях у входа в старинную церковь двенадцатого века. Чередующиеся полосы белого мрамора и зеленого серпентина делали ее похожей на грудь бывалого моряка. В распахнутых дверях нас ожидал священник. Мы – это я и мой муж, через четыре года брака сделавший мне предложение о венчании. Мы решили тогда не создавать путаницу в датах и обвенчаться в тот же день, когда мы и поженились. По какому-то неизвестному нам стечению дат и дней, дата нашего венчания 29 апреля 2008 года приходилась на вторник, первый после православной Пасхи, так же как и пять лет назад.

Две недели назад, вечером, после похорон отца, мне позвонил мой священник, отец Андрей, и после слов соболезнования сказал: «Я хотел сказать вам, Таня, чтобы вы венчание не откладывали. Ведь вы уже в браке и отношения у вас уже сложились, вам ведь только благословение Божье получить надо!».

Как же все просто, оказывается! Такие слова простые, а так все понятно. И от этого так спокойно на душе. Только сразу же возникает вопрос, а кто же меня к церкви поведет, чтобы мужу в руки передать? Я, конечно, и сама дойти могу, но ведь очень символично, чтобы именно отец, с детства любящий и заботящийся о дочери отец, передал бы ее в руки мужу. Так как же я теперь, ничейная? Жалость к себе и детская обида кольнули сердце: «Ничейная». А вот и нет, не «ничейная»! Меня вел к церкви отец моего мужа, очень сильный духом и очень любимый и уважаемый мной человек, которым я беспредельно восхищаюсь. Я ведь и называю его папА.

Готовились к венчанию мы почти год, все делали так, чтобы люди разных национальностей не чувствовали себя забытыми или не удел. Текст святой мессы, где это было возможно, совмещался с православным обрядом. Для меня было очень важно, что тексты выбранных нами чтений из Библии, Евангелия читали как на итальянском, так и на русском языках.

Так и было. Читали на русском мои подруги, те самые, что когда-то ныряли со мною в июньскую летнюю воду под проливным дождем. Мне кажется просто даром небесным та дружба, которая нас объединяет все эти годы. И мы не изменились ни капли за это время: когда мы вместе — мы счастливы, молоды и полны сил. И если честно, то я не понимаю, когда начинают спорить о женской и мужской дружбе. Ведь слово «друг» не имеет пола. Смотрю на моих замечательных красавиц-девчонок, все поразительно разные и внешне и внутренне, но такие они родные, такие близкие! Сестры! Да, наверное, мы сестры, или когда-то и где-то были ими. Вот и теперь мы рядом. Мы живем в разных странах, но в нужное время и в нужный час мы оказываемся в нужном месте. Ведь не существует преград и расстояний. Только нужно любить.

А у мужа после церемонии глаза на мокром месте и носом шмыгает, как малыш трехлетний. «Глупенький, ну что же ты плачешь! Ну, давай, вытирай свои слезки!», — и чувствую я себя мудрой и взрослой матерью рядом со своим малышом, которого добрым словом поддержать надо в такой эмоциональный момент. Смотрю на Деву Марию, что в нефе укрылась, и как-то вдруг понимаю, сердцем понимаю, а не умом: «Муж мне мой и отец, и друг, и сын, МУЖчина он мой. А я его ЖЕНщинА, в нужный момент в нужной ему ипостаси к нему явиться смогу. Я сердцем услышу, кого он сейчас ждет и принять сможет. А он меня слышать сможет, и быть со мной то отцом, то другом, то сыном!»

И от этого понимания, необыкновенно простого, сразу все светом наполнилось, смыслом каким-то новым. И смешно стало очень-очень, что все это время я до этого никак додуматься сама не могла! А вот теперь, р-раз, и в один момент все понятно стало! И в груди от этого жарко-жарко! Даже на минутку показалось, что кожа моя засветилась от этого внутреннего пламени и обжечь смогу всех, кто ко мне дотронется случайно.

Мы вышли из церкви, а внизу у ступеней нас ждали люди, все те, кого мы пригласили, рисом нас обсыпали, слова добрые говорили. Сколько же людей замечательных вокруг нас! Таких разных, а от этого еще более замечательных! О каждом целую книгу написать можно: о свершениях и преодолениях, о мечтах и уроках жизненных. А самое удивительное, что у каждого из них слово доброе нашлось для нас. У каждого свое, но доброе!

“Sposa bagnata, sposa fortunata” – говорят в Италии. «Промокшая невеста- счастливая невеста»! Еще бы! Я чувствую себя отцовой любимкой, для которой даже улицы в нужный момент вымыли! И от переполняющих чувств мне кажется, что я за облаками серыми и низкими солнце вижу и вижу, как оно уже раздвигает тучи и скоро-скоро высушит лужи, чтобы гостям было приятно прогуляться по набережной после совместного обеда.

«Я вижу солнце!» — и хочется кружиться, распахнув руки, как крылья, и смеяться,смеяться счастливо и беззаботно: «Нет, я его не вижу, я его чувствую! Внутри, в груди у себя чувствую!».

Муж говорит: « Ты мой ангелочек». А мне смешно от этого: «Кто? Я?!!! И прикрикнуть могу, и «руки в боки» могу, и шуточки всякие тоже могу! Ха, ангелочек!». А потом смотрю в его глаза медового цвета и вижу огонек-искорку и опять понимаю, что это я отражаю свет его глаз, как снег на Альпийских вершинах отражает солнце. Всегда!

***

Шел дождь, и я писала этот рассказ. А вот теперь закончила — и выглянуло солнце. А если кто-то не понял, в чем же именно чудо, то я объясню: « Чудо — это когда идет дождь!»